Вера
Панченко
Ткань
времени
часть
седьмая
Ульякан,
1947
Итак, мы
перебрались в Ульякан во второй раз. Переезд по железной дороге со всем своим хозяйством
- трудоемкое дело. Переезжали мы, начиная с 1939-го, не один раз и все переезды
происходили, в основном, по одной схеме. Подали двухосный товарный вагон на
запасной путь. Треть вагона с одного торца отгородили для скотины и сена.
Корову и прочую живность завели по широким мосткам из досок. В другой торец вагона
загрузился домашний скарб и весь папин кузнечный, слесарный и столярный
инвентарь (папа был мастером на все руки в буквальном смысле). Горн, огромные
тисы, множество инструментов и всяких приспособлений, а еще материал, который
понадобится при первом обустройстве на новом месте.
Посередине вагона поставлен
стол, вокруг которого располагается семья. Пункт назначения не так уж далеко,
но маневровым паровозом прицепят вагон к проходящему поезду, в лучшем случае,
на другой день. Товарные поезда, насколько мне помнится, тогда ходили с
небольшой скоростью и с большими остановками на станциях. По приезде на место
нас опять же маневровым паровозом отцепили от состава и перевели в тупик.
Началась разгрузка…
Папа уехал на службу в
Ульякан раньше нашего переезда. Возможно, не было свободных квартир в казармах
или по другим соображениям, но папой был куплен домик, крайний за речкой (в
котором родители и прожили всю оставшуюся жизнь). Подготовив жилье к приезду семьи, он поехал за нами.
На реке Урюм, Ульякан. 1950 год. Владимир, Вера и Николай Панченко.
Новая жизнь в Ульякане
началась тяжело: были послевоенные голодные годы, к тому же лето выдалось
засушливым, урожая не было. Помню, как изобретались экономичные рецепты. Один из них:
класть в суп картошку не порезанную, а молотую на мясорубке – больше крахмала и
суп гуще. Весной - постоянные походы за сочным и сладковатым мангиром. Осенью из
мелкой картошки делали крахмал – папа соорудил для этого ящичек с терочным
барабаном, который вращали ручкой.
Как и в войну, хлеб
выдавался по карточкам, сколько граммов на человека, не помню, но за один день
приносилось из магазина полкирпичика на семью. Помню случай: иду из магазина со
своей покупкой, возле дома т. Оли Макаровой спускаюсь в проулок, хлеб в руках
пахнет одуряюще, на срезе лежит малюсенький привесочек. Есть хочется
сокрушительно, проглотить этот кусочек я даже не помышляла, но все же стала
собирать крошки со среза. Поднимаю голову, а навстречу по проулку поднимается
папа. Меня обдало стыдом. Папа, конечно же, ничего не сказал, но я искляла
себя, что не справилась с соблазном – корыстных замашек в нашей семье не
водилось.
Насколько помню, в послевоенные
годы на личные подворья был введен повышенный налог, который сдавался натуральными
продуктами. Мама скапливала сметану, взбивала масло, перетапливала его, так же
накапливала куриные яйца – мы этого добра не ели. Как-то мне пришлось отвозить
сию крепостническую подать в Ундургу, где находился сборный пункт, в восьми
километрах от Ульякана. Мама повесила на руль велосипеда бидончик с маслом и приладила корзинку с
яйцами. На велосипеде ездить я умела, но лишь в раму, так как до седла мне было
еще расти и расти. День очень жаркий, дорогу трудно назвать дорогой –
каменистая, малоезженная, через речку, не широкую, но перекатистую. Трудности
были неотъемлемым характером повседневной жизни. На фоне общего напряжения, о
котором не говорилось, но оно присутствовало в воздухе, эти трудности вряд ли осознавались
таковыми – работало бездонное человеческое терпение. В детстве и мы зачерпнули
из этого бездонья. Думаю, старшему брату Володе досталось потяжелей, хотя вскоре он стал уезжать из дому надолго.
В Ульякане тогда была лишь
начальная школа, в пятый класс мне надо
было ехать в Зилово, где школьники с
периферии жили в интернате. Из ульяканских моих сверстников ездил еще Саша
Белов. Жил он с матерью и сестрой Аней на заречной, ближе к другому концу улицы.
За домом, если не ошибаюсь, Николая Самогона (стоявшего торцом к реке)
пряталась Сашина небольшая халупа, дверь с улицы открывалась сразу в
кухню-комнату, единственное помещение, и более нищего жилья в поселке я не
видела. Голодное военное детство сформировало Сашу низкорослым, с нездоровой
полнотой подростком, но его круглое веснушчатое лицо было всегда спокойным и
добрым. Года через два с его сестрой Аней произошло несчастье: она бросилась
под поезд. Было ей 13 лет, о причинах самоубийства говорили всякое, но правды,
наверное, никто не знал. Саша, закончил десять классов, куда-то уехал – больше
о нем не слышала.
Местами светского общения в
поселке были магазин и клуб. Магазин находился напротив школы, в половине
небольшого дома – во второй половине чья-то квартира. Когда что-то привозилось, то народу в магазин набивалось
под завязку - немало часов проведено там в очередях. В дефиците было решительно
всё: привезли клеенку – очередь
занимается с вечера, ситец – то же самое, и так далее. Однажды появился даже
балык – при мне такое было лишь однажды, - уносили его ульяканцы на руке, как
дрова. Но и за хлебом создавалась очередь. Как-то пекарня задержалась с
выпечкой, народ истомился ждать. Наконец, наш пекарь тетя Нюра Хоботова появилась в своей холщевой светлой юбке с
охапкой белых булок в руках, и ходила за ними еще несколько раз. Значительно
позже хлеб перестали выпекать на месте, централизовав это производство в
Зилово. А пекарня, стоявшая за школьной территорией, довольно быстро исчезла.
В очередях шел интенсивный
обмен новостями – это в городских очередях скучно стоять, а тут все свои – поговорить
есть о чем. Тетя Шура Гадалова как-то в магазинной толчее пригляделась ко мне и,
увидев, что в моих недавно проткнутых ушах вдеты нитки, вынула из своих ушей
красивые сережки с голубыми камешками и вдернула в мои. Такой материнский жест
тронул меня до глубины души. Проносила я их все лето, и перед началом учебного
года, уезжая в интернат, отнесла сережки
тете Шуре домой. До сих пор вспоминаю об ее сережках с нежностью.
Клуб стоял недалеко от домов
тети Оли Макаровой и Жени Макогон. Был
он очень вместительный с хорошей сценой, кулисами. Киномехаником работал Виктор
Семухин, вернувшийся с войны без ноги. Мой младший брат Коля пацаном начал
бегать к Виктору в кинобудку, движимый тягой к технике. Кроме кино, была я там
и на танцах, и на каких-то собраниях. Дни государственных выборов тоже
проходили там, причем, празднично. Народ приходил нарядный, играла музыка,
настроение приподнятое. В обязательном порядке привозили с курорта бочонок
минеральной воды, ставили на сцене и желающие могли пить, сколько хотели.
Кому-нибудь думалось о фальсификации этих выборов? Вряд ли. Искренне верили в
них и в советскую власть, и любили
Сталина, и другого понимания вещей не было. И все старались проголосовать как
можно раньше, народ стекался сюда к шести утра, когда открывались двери, часа через два торжественно рапортовалось по
инстанции, что наша станция проявила патриотизм, опередив кого-то, а клуб
оставался до вечера открытым и праздничным.
В этом клубе мы, интернатцы,
(должно быть, в восьмом классе) выступили со спектаклем «Молодая гвардия». Наша
интернатская самодеятельность была стихийной. Мы много пели, поэтому –
слаженно, пели не только у себя, но и в поезде, когда ехали домой, на школьных
и клубных вечерах и как-то незаметно перешли к актерству. Поставили этот
спектакль в школе, затем в зиловском клубе, затем привезли в Ульякан и Нанагры.
Директором клуба был Андрей Осипович Дрижанов, человек
широкого мышления. Как-то мы стояли на
крыльце станции в ожидании поезда и он спрашивал меня, где я хочу учиться. Не
помню, что ответила, но запомнила, как он
философски рассудил, что надо идти в искусство. Необычный совет я запомнила,
хотя и не сразу оценила высоту мысли. Затем, как-то летом, Андрей Осипович
сказал мне, что в клубе есть неплохая библиотечка драматической литературы. И я
стопками таскала домой тоненькие книжки с одноактными пьесами – хватило чтения
на все лето (с этим тоже было трудно). А потом мысленно, сидя за швейной
машинкой или в огороде над грядкой, сочиняла драматические монологи…
Но были у нас и
несанкционированные праздники. Помню, как-то троица пришлась на воскресенье,
когда мы дома, и стоял чудесный весенний
день. Собрались мы, девчонки, втроем или вчетвером – Галя Гетьман, остальных не
помню, возможно, Люба и Маруся Семухины, прошлись по главной улице, поднялись
на сопку – ургуйки, чуть наметившаяся зеленая травка, чистое небо, весенняя
теплынь – такая красота и душевная благодать… Упомянув Галю Гетьман, отвлекусь от праздника и вставлю несколько слов о ее
родителях. Гетьманы вскоре переехали в свой дом на заречную улицу, под самой
сопкой. Там, на солнечном месте, притом в парнике, Никон Абрамович вырастил арбузы, небольшие, но сладкие. Он
принес нам такой на угощение и был очень доволен успехом. Последний раз в их
доме я была, когда хозяйка тяжело болела (Галя уже жила в Зилово). Пришла,
совестясь, что давно не навещала, но опять же долго не сидела – спешила
куда-то. Мария Васильевна лежала на кровати, жаловалась на боли в желудке,
недоумевала, почему там прощупывается утолщение (о своем диагнозе она не знала), и по-детски
просила потрогать это место. Вскоре мама
написала мне в Читу, что Галиной мамы не стало… Отец Гали, овдовев, уехал на
Украину. Если не ошибаюсь, в этом доме
поселились Гадаловы - еще до своего
переезда поближе к водокачке.
Вернусь к нашему дому.
Постепенно папа его отремонтировал – поменял нижние венцы, срубил пристройку,
которая стала кухней, переложил печь: чтоб сэкономить место, не стал класть
русскую печь, а только плиту с обогревателем, но в топке выложил свод - и в ней мама выпекала решительно всё. С
годами папа вырыл два просторных подполья -в комнате и кухне. Почва под домом
оказалась скальной – камень папа разбивал железным штырем и кувалдой. В скотном
дворе он собрал из использованных шпал стайку, а из старой соорудил ледник. Огород
возле дома мы расширили, посадили несколько черемух. Годами позже папа построил
за огородом еще одну, более обширную стайку и небольшую баньку. Заодно скажу и
о том, что он первый в Ульякане выписал из Читинского питомника кустики садовой
смородины и несколько саженцев стелющихся яблонь разных сортов. Работы по уходу
за ними было много (зарывать их на зиму в землю, оборвав все листочки, а весной
– откапывать), но зато всю зиму были со своими яблоками. Перед домом папа
построил зимовье с такой же печью, где топка со сводом (в один из своих
приездов я пекла в ней пирожки). В одной половине зимовья была папина
мастерская, а в другой - жилье. В
огороде, перед домом, стояло несколько ульев. Купили пчел, помнится, на второе
лето по приезде. Папа сам делал улья и весь пчеловодный инвентарь. Один
пчелиный рой разросся в небольшую пасеку. Обживались неустанным трудом - сейчас
даже трудно представить, как у родителей на всё хватало сил. Выходной тогда был
один – в воскресенье, а службу, связанную с движением поездов, не пропустишь –
она требовала строгой дисциплины. Железная дорога неуклонно развивалась,
усовершенствовалась система сигнализации и связи, и папа, соответственно,
учился. Со своим церковно-приходским трехклассным образованием он во всем был самоучка.
Введение релейной централизации требовало новых знаний, причем, оборудовать ее должны были связисты сами. Папа освоил это
новшество сам и обучил своих рабочих. К слову сказать, когда он пошел на
пенсию, на его место приехал специалист с высшим образованием.
Соседский дом – в нем жили Илюмаковы – стоял
тогда высоко на горе. Я ходила к ним в гости, поскольку у них была девочка
примерно моих лет. Но она в интернат не ездила - дальнейших отношений не
получилось. За их домом, выше по склону,
был разработан небольшой огород – мы раскопали его вдвое больше и сажали там картошку.
За ним шла плохонькая дорога, поднимаясь к перевалу, через который мы ходили на курорт, спрямляя путь километра
на два. Вообще всю эту сопку можно назвать моим двором - она обшаривалась мною
многократно: в поисках цветов, грибов, ягод и просто так. Но и на соседнюю, что
над водокачкой, заглядывала - она тоже была интересной, например: на самой ее
вершине имелась природная охра. Мама копала там желтую землю и красила полы –
краски было не достать (без олифы, которой тоже не достать, суррогат этот
быстро смывался). На склоне, над кладбищем, я находила крупные друзы (но с
мелкими кристаллами) горного хрусталя. Они долго хранились у меня, пока не
затерялись вместе со всей минералогической коллекцией.
Там же, выше нашего огорода, как-то в зимние
каникулы я каталась на санках. Лихо съезжала вниз по извилистой дорожке. Но вот
не успела повернуть, врезалась в пень и ударилась об него головой. Зазвенело в
ней крепко, домой пришла на полусогнутых. К счастью, мама умела исправлять
сотрясение головы, и через день я была здорова…