Вера Панченко
Ткань времени
(воспоминания)
Часть первая
Из родительских рассказов
Мамин отец Григорий Егорович Окороков уроженец деревни Васильевка Чистопольского уезда Казанской губернии. Из истории края: русское население здесь появилось в 17 столетии: беглые крестьяне (узаконила их Екатерина Вторая), служивый народ, охранявший укрепления, переселенцы, раскольники… От кого-то из них тянется ниточка нашей родословной.
Семья Григория Егоровича Окорокова. Во втором ряду слева Любовь Григорьевна.
Уруша 1927 год.
Дедушка
Григорий родился в 1886 году. Происходил из довольно бедной семьи, но
обут был в сапоги с калошами – признак деревенской состоятельности. Однажды на
какой-то праздник молодежь разгулялась, подвыпивший Григорий Егорович стал на
голову и давай стучать ногой об ногу. Вдруг голенища сапог покатились вниз и на
ступнях остались одни калоши. Вся деревня увидела, что это не сапоги, а всего
лишь голенища с союзками, заправленными в калоши. Ну, Гринька! Пускал пыль в
глаза, - хохотала деревня… Ростом Гринька
не вышел, красотой – тоже, волосы, правда, были кудрявые.
Мамина мама Анастасия жила в этой же
деревне. Чем Гринька привлек к своей
особе внимание высокой, красивой
девушки, осталось неясным, но она дала согласие на сватовство. Пришел он с
другом, превосходившим его по внешним данным. Начались сватовские разговоры.
Бабушка, улучив минуту, вызвала Настю в другую половину избы и спрашивает:
который жених, этот? Имея в виду друга. Настя отвечает, нет, - другой,
кудрявый. И тут же получает оплеуху за свой выбор. Но свадьба состоялась. Перед
венчанием Гринька подложил в обувь, под
пятки, деревяшки, чтоб не быть ниже
невесты…
В семье мужа, где были старшие братья, за
стол садились тринадцать человек. Перед хозяйкой дома стоял ведёрный самовар,
домочадцы протягивали к ней стакан за стаканом (каждый выпивал с добрый
десяток) – она успевала только наливать. Когда все, насытившись, расходились,
свекровь бралась за свой стакан. Один свекор
не уходил. Он сидел напротив и, плюнув
ей в лицо, говорил: старая дура, никак напиться не можешь… Она, обтираясь передником, спокойно отвечала:
плюй, плюй, старый дурак, на том свете всё слижешь…
У свёкра был деревянный ящичек с
хитроумным замочком, в котором он хранил
чай и сахар для воскресных и праздничных чаепитий. А когда глава семьи уезжал
по делам на несколько дней, семья оставалась без чаю и сахара. Но воскресного
чаю очень хотелось! В один из отъездов отца старший сын сумел отодвинуть дощечку на
дне ящичка и получил доступ к желанным ценностям. Почаевали раз, другой…
Однажды свекор обнаружил, что ящичек стал подозрительно лёгким. Всем досталось,
как следует.
Как-то Настя сажала в русскую печь листы
с пирогами. Один лист повернулся косо – пироги на нем сдвинулись. Настя в
сердцах сказала: А-а, косые, кривые – все свёкру… А тот сидел на печи, услышал Настины слова,
слез, взял кочергу и все пироги перекосил.
В доме висел глиняный рукомойник. Настя
его нечаянно чем-то стукнула – на нем появилась трещина. В гости пришел Настин
отец, спокойный, рассудительный человек: как живешь, кум? Тот стал жаловаться:
Настя, такая-сякая, рукомойник сломала. Отец подает ему пятак: купи себе новый
и успокойся…
Когда появились старшие дочери, Пана и
Люба, похоже, семья Григория уже жила
отдельно от свёкра. Наверное, в 1911 году Григорий, наслушавшись разговоров о
богатых и свободных территориях на Востоке, собрался туда в числе других
односельчан. Чистопольские земли были плодородными – хлебопашество,
пчеловодство, но население больно многочисленно… Устроившись в селе Игнашино,
на Амуре, через год Григорий приехал повидаться с семьей и родиной. Затем
прошел еще год. От Григория – ни писем, ни денег. Родился сын Вася. Настя
зарабатывает, как может. Жнет хлеб на чужих полях, шьет соседям обновки на
швейной машине (по тем временам, в деревне
такая машинка – редкость). Как-то на Масленицу народ гуляет, а Настя сидит у
окна за машинкой и строчит. Пришел знакомый, говорит: увидел тебя в окне –
почему работаешь в праздник? Настя стала рассказывать, что от Григория – ни
денег, ни писем. Знакомый говорит: приду к тебе после праздника, напишем ему
письмо, а сейчас одевайся – пойдем гулять. Действительно, пришел и написал,
немного сгустив краски, и добавил от себя какие-то внушительные слова. Письмо
сработало: Настя получает ответ и
денежный перевод на дорожные расходы до Игнашино.
Наша мама родилась в 1910 году. Когда
бабушка Настя собралась ехать на Восток, маме было четыре года, старшей сестре
семь, а маленький Вася был на руках. Как ехали на поезде до Сретенска, мама не
помнит. В Сретенске сели на пароход. Поместились на палубе. Рядом артель
плотников с топорами за поясом. Видя женщину с тремя детьми, сочувствовали и
помогали, как могли. Приехала Настя на новое место жительства перед самой
войной.
Короткая справка о селе Игнашино: первый
раз образовано в 17 столетии при
появлении на Амуре отряда Хабарова,
вторично - в1857 году Забайкальским казачьим конным полком в числе первых пятнадцати сёл и
станиц на Амуре. Название получило от имени первопоселенца.
В Игнашино дед Григорий работал помощником
на почте. Начальница почты овдовела, и Григорий помогал ей не только в почтовых
делах, но и домашних. Начальница была не
бедной, жилось ему, как коту в масле, - немудрено, что своя семья отодвинулась куда-то, но – письмо
знакомого подействовало…
Из своего детства мама рассказывала много, помнится (хоть и отрывочно) благодаря тому, что она умела
рассказывать живо, красочно. В Игнашино снабжение было не ахти – ездили за
покупками через Амур, на китайскую сторону, в Мохо. На выходе с переправы шла проверка: нельзя провозить более установленной нормы. Бабушка
хитрила: брала с собой маленькую Любу и обматывала вокруг нее отрез ткани. С
какой-нибудь конфеткой в руках, та мчалась по сходням мимо таможни, крича:
Панка, смотри, что у меня есть! На ребенка
не обращали внимания.
Обжились, купили свой дом. Дед работал на лесозаготовке. В молодости был он
скуп и сварлив. Очень не любил что-либо покупать детям. Бабушка во время его
отъездов выкручивалась, обшивала дочерей. А когда в праздник они надевали новые
платья, он тщеславился: вот, какие у меня девчонки нарядные – не хуже других.
Когда приходил домой обедать и видел, что стол не накрыт, поднимал крик: я работаю, а обо мне
никто не заботится. Случалось, что он заезжал с лошадью во двор, а суп еще не
сварился. Тогда бабушка торопила дочерей: ставьте скорей на стол хлеб, тарелки.
Увидит, что стол накрыт – будет ждать молча.
Бабушка была ангелом семьи, терпеливо
сносила вздорный характер мужа, умела скрывать
конфликты. Однажды отец при детях
ударил её ремнем, металлическая
пряжка попала в бровь, кровь потекла по
лицу. Бабушка зажала рукой рану, чем-то закрыла ее, быстро овладела собой и спокойно стала говорить: ничего,
ничего, это случайно – всё хорошо… С людьми дед тоже ладил не всегда,
и там бабушке приходилось исправлять отношения. Бабушка была общительной и
приветливой, ее приглашали в компании, где она перенимала всё интересное. Побывала
на пикнике – очень ей понравилось, и своей семье стала устраивать «завтрак на
траве».
Однажды случилось большое наводнение – вода шла
высоким валом. Настя успела детей поднять на крышу дома – там и отсиделись.
Вода быстро пришла – так же быстро и ушла. Но страх, испытанный ими, был велик.
Еще раз мама испытала сильный страх, когда шла по лесу – надо было отцу что-то
отнести. Густой, высокий, черный лес наводил на ребенка ужас – мама
почувствовала, как под платком волосы зашевелились и приподнялись.
Семья оторвалась от своей родины
навсегда. Никому не удалось съездить в Васильевку, навестить родных. Однажды,
рассказывает мама, родители вдруг
заговорили на непонятном языке. Мы удивленно закрутили головами – что такое? Почему
мы не поняли ничего? Но старшие замолчали, ничего не объясняя, и больше ни разу
это не повторилось. Скорее всего, они знали язык аборигенов Чистополья –
чувашей или татар. А какая у них личная связь с этим языком – об этом ни слова.
Отношения с игнашинской школой у мамы не
сложились. В первом классе отучилась благополучно, а во втором произошла
какая-то неприятность из-за бутылки молока, которую она принесла с собой на
обед. Учительница велела привести в
школу мать - мама совсем перестала ходить на уроки, на этом обучение
закончилось. Но человеком была
одаренным: позже, в молодости, любила сочинять частушки. И всю жизнь она самозабвенно
вязала крючком, сама конструировала крупные изделия, - это было подлинное
мастерство.
К началу революции у семьи уже хорошее
хозяйство: в крытом дворе стояли дом, амбар, сарай, конюшня, хлев. Кроме
картошки и овощей, сеяли пшеницу, гречиху, овес. Николай Григорьевич
Окороков, мамин младший брат, пишет в своих воспоминаниях: в
хозяйстве были два коня, три коровы, чушки, гуси, куры, утки. Со старшей
маминой сестрой Паной еще в Васильевке, в раннем детстве, случилось несчастье –
упала с полатей и сломала позвоночник. Ходила она, согнувшись в пояснице, по
дому делала всё, но в поле не работала. Мама была за старшую и работать ей
приходилось за двоих. Запрячь лошадь и ехать в поле или на покос – это для нее
в порядке вещей. К слову, вспомнился случай из нашего детства. В Ульякане – Володе
было лет пятнадцать - мама послала его
запрячь станционного коня. Что-то Володя долго копается. Вышла посмотреть –
какой-то ремень он прилаживает не к месту. Мама долго изумлялась: в таком
возрасте не уметь коня запрячь – это что такое? Выросшая на коне, она не
представляла, что может быть иначе… Была у них добрая и смирная лошадь Голубуха. Как-то отец подковывал ее в станке. Почему-то лошадь
беспокоилась и переминалась с ноги на ногу. Вместо того, чтоб поговорить с ней
ласково и успокоить, отец ругался и сильно тыкал молотком в ее толстое брюхо –
лошадь была жеребой. Мама подкралась и перерубила уздечку, за которую лошадь привязана. Голубуха взвилась и ускакала. Отец в ярости кинулся за дочерью, а та
заскочила в дом и накинула крючок на дверь…
Как-то остановился в их доме наезжий
человек, прибывший в деревню по делу, пожил
несколько дней, посмотрел, как мама умело управляется с хозяйством, и
сказал: счастлив будет тот, кому эта девочка достанется. Уезжая, подарил ей
отрез на платье.
В годы гражданской войны семья потеряла
всё. Как-то, поздно вечером, наведался давний знакомый и потихоньку
предупредил: наступают красные, очень скоро будут здесь, они жгут все
более-менее зажиточные дома. Настя спрятала в подпол амбара тулупы,
теплую одежду и обувь, швейную машинку и еще что-то. Отступали на пароходе по Амуру,
жители положили на палубе детей и закидали одеялами. Настя, несмотря на свист
пуль, приподнималась, смотрела на дымы
над деревней. Поняла: родной дом горит… Вернулись на пепелище. В подполе дома
лежала картошка – сверху была запеченной. Вещи, спрятанные в другом подполе,
сохранились. Они облегчили жизнь – Настя стала зарабатывать на машинке, обшивая
погорельцев.
Запомнился мамин рассказ, относящийся,
судя по всему, к этому времени. Где-то они жили, все в одной комнате, вечером
дети уже спали (их четверо), горела лампа, Настя сидела за машинкой. Окна не
зашторены – видно, что мужчины в доме нет. Вдруг сильный стук. Часты были
грабежи и убийства, но Настя пошла и открыла дверь. Из сеней быстро вернулась в комнату и оттуда сказала:
проходите, дорогие гости. Это были местные бандиты. Они рассчитывали, что когда
хозяйка откроет дверь, они тут же, в темноте, её пристукнут. А когда вошли за
ней в комнату – на свету, при виде спящих детей, вся бандитская решительность
испарилась. Стали спрашивать, где хозяин, почему она не побоялась открыть
дверь, – в общем, завели светские разговоры. Посидели и пошли...
В 1926-м, как пишет Николай Григорьевич, в семье уже семь человек: в 18-м родилась Вера, в 21-м Николай, автор воспоминаний. В хозяйстве -снова свой дом, два коня и прочая живность. Скорее
всего, к этому времени относится мамин рассказ, как она работала с отцом на
лесозаготовке. Мама была подростком. Жили в землянке, целыми днями на морозе
валили лес. Отец нагружал на сани по два бревна, садился на переднюю лошадь, а мама – на задней лошади. Вывозили
бревна из лесу к месту складирования. За всю дорогу ни разу отец не обернется. Однажды
бревна скатились с саней, лошадь запуталась в постромках, её душит упряжь. Мама
сама ничего сделать не в силах, кричит отца, тот не слышит – уже далеко, все-таки
еле докричалась… К вечеру мама пораньше
идет в землянку, чтобы приготовить ужин.
В этом лесном жилище половины пола нет - зияет глубокий провал, надо в темноте
нашарить спички, зажечь лучину и не свалиться в яму. У мамы разболелись ноги.
Приезжает мать – привезла продукты. Посмотрела на мамины ноги и говорит отцу:
Любке необходимо домой – без ног может остаться. Отец уперся – а как он будет
здесь один? Настя была решительной: сговорившись с дочерью заранее, она стала
собираться домой, всё уложила и, выбрав
момент, когда отец куда-то отошел, посадила
на сани дочь, а сама осталась. Дома –
тоже не подарок: хозяйство и дети, но хоть в тепле и ноги можно лечить…
Семья переезжает из Игнашино в Урушу.
Опять воспользуюсь подробностью из записок Николая Григорьевича: две лошади
запряжены в телеги – жеребят, телят, чушку довезли до Ерофея Павловича. Там
погрузили всё хозяйство в вагон и привезли на станцию Уруша…
Куплен дом-пятистенок. Во вторую половину дома пришли квартиранты – два молодых человека, работающих на железной дороге. Это были Иосиф Панченко и его двоюродный брат Иван Савченко. Прошло какое-то время, и наш будущий папа стал сватать нашу будущую маму. Он старше был на десять лет. Маме вот-вот исполнится семнадцать – замуж ей не хотелось. На вечеринки-то только начала ходить. Мать, в конце концов, ей сказала: просидишь ты еще хоть десять лет – такого человека не найдешь… Регистрировать молодую пару отказались: надо ждать восемнадцати лет. Старшая сестра Пана тоже была сосватана за Федора Рымарева. Сыграли одну свадьбу для обеих дочерей. Пана ушла к Федору, а мама с папой поселились во второй половине отцовского дома.
Есть старая фотография, на которой три
молодых пары. Подпись сделана папиной рукой: снимались 3 ноября 1927 года в
городе Рухлово (ныне Сковородино). И перечислены персонажи: Панченко Иосиф и
Люба, Рымаревы Федя и Пана, Савченко Иван и Шура. Значит, регистрировались
позже. Началась своя семейная жизнь. Мама рассказывает: как-то поставила тесто
и, чтоб оно быстро не поднималось, собралась его вынести на холод, а тут
заходит папа. Мама протягивает ему лист со стряпней и говорит: Еся, вынеси в
сенцы. Бабушка, услышав это, устроила маме нагоняй: человек с работы, а ты весь
день дома - трудно самой сходить? Бабушка была добра к людям и справедлива.
В 1927-м у бабушки Насти родилась поздняя
дочь Людочка. Отец Григорий приехал на обед не один, а с мужиками, хозяйка стала
их кормить. Поставила всё на стол и ушла. Почувствовав приближение родов, она
взяла всё необходимое, пошла в зимовье, родила ребенка, обмыла,
запеленала. Мужики еще сидели за столом
и разговаривали, когда она вернулась с ребенком на руках.
В 1929-м, как пишет Николай Григорьевич,
у них отняли трех коней, шесть жеребят, две коровы, двух телят. Семье оставили
дом, корову, три козы, кур, гусей. Отец купил пчел… Работал он тоже очень
много. Вскоре отца арестовали - обвинялся в подделке почтового перевода (работая на
почте), но было обвинение выдуманным или
нет, мама так и не узнала. Вполне возможно, что арест был связан с изъятием
половины его хозяйства для колхоза. Позже, той же участи подвергся и сын
Василий, будучи совсем еще юношей.
Передо мной фотография семьи, примерно,
29-го года, но – явно накануне бедствий. Старшие сестры, возможно, уже уехали
из Уруши – на фото их нет. Мать с отцом и четверо детей: Вася, Вера, Коля и
Людочка на руках у матери, примерно, двух лет. Семья одета хорошо, мать улыбается,
Вера еле сдерживает смех, лица спокойные, открытые. Отец смотрит уверенно, с достоинством.
О каком мелком мошенничестве может идти речь?
По окончанию срока, в 36-м, отцу
разрешили жить в леспромхозовском поселке Ундурга Чернышевского района. Мать
собралась переезжать к нему. Младшая Людочка заканчивала второй класс, Николай
не учился. Откладывать переезд нельзя – пропустишь время огородной посадки.
Оставив младших детей до окончания учебного года, мать погрузила хозяйство в
товарный вагон. В него поместилась еще одна семья, где была молодая женщина в
положении на последнем месяце. Вагон прицепили в хвост состава, и поезд
двинулся в дорогу. На станции Ксеньевская паровоз брал воду. Другой состав был
принят на занятый путь и врезался в последний вагон стоящего поезда. Вагон был
раздавлен. Тучей над ним гудели пчелы, которых везла мать. Настю, перелетевшую
через весь состав, нашли возле трубы паровоза с глубокой раной на лбу.
Беременная женщина как сидела на столе посреди вагона - так вместе
со столешницей вылетела в открытую дверь
и приземлилась, не получив ни царапины.
Мама с папой к этому времени жили в
Бушулее. Мамина сестра Пана, разведясь с Федором, вышла замуж за Ивана
Семеновича Афанасьева и переехала в
Нанагры. По скорбному известию в Ксеньевскую приехали мама и сестра Пана с мужем. Их провели туда, где лежала их мать. Иван Семенович подсунул свои руки под ее
худенькое тело, приподнял и воскликнул:
мама, мама, что с вами сделали? Моя мама Люба упала в обморок. Иван Семенович очень ценил и любил свою тещу…
Мама рассказывала мне о гибели своей матери не единожды, и каждый раз плакала,
и слушать ее без слёз тоже было невозможно.
Григорий Егорович в Ундурге вскоре женился
на молодой женщине Феодосии, у которой был сын Петр. У них родилась дочь Аня. Я
помню, как мы в 39-м, из Ульякана, ездили в гости к деду. Зеленая улица,
аккуратный домик, в нем очень чисто и много цветов. Чинно сидели за столом,
красивые тарелки, надо было вести себя сдержанно – это было внове. Мама
относилась к мачехе уважительно, я называла ее бабушкой. Она к нам относилась
тоже хорошо. Кажется, одарила нас теплыми варежками. Во всяком случае, потом
она довольно часто присылала варежки,
которые вязала мастерски. И всю жизнь относилась к нам, как родным. Кажется,
уже после войны дедушка со своей семьей переехал в Балаганск Иркутской области.
Я нашла у себя в столе письмо от Ани
Окороковой, теперь Зелениной, от 28 марта 1977 года, из Балаганска. Она пишет: дедушка наш умер 17 декабря 1975
года, а через полгода, в мае 76-го, умер мой брат Петр Калмычков. Ты его
помнишь, Верочка? Эти утраты, конечно, очень сказались на здоровье мамы. Но все
же она еще у нас молодец, на ногах. В июне ей исполняется 80 лет, а отец не
дожил до своего 90-летия один год. Последний год очень болел, два раза лежал в
больнице с болезнью Боткина. Так и не поправился. Умирать очень не хотел.
Только бы сейчас и пожить, говорил, - машина своя, телевизор. Мало мы его
покатали. Дети мои учатся, Нина – в 8
классе, Андрей – в 7-м, Алеша – в 3-м. Учатся хорошо. Я работаю в школе уже
двадцать лет.
Собрав мамины рассказы воедино, я вдруг поняла, с каким упорством семья деда возрождала свой очаг, с какой силой духа
боролась не только за свое выживание, но и за достойную жизнь, – вопреки всем
разрухам и бедам. Это и есть дух народа. А воспоминания продолжаются.