Вера Панченко
Ткань
времени
Часть
третья
Ульякан,
1939
Наша семья приехала в Ульякан в 1939 году (это был
первый приезд, второй – в 1947). Тогда она состояла из четырех человек: отец
Панченко Иосиф Моисеевич, электромеханик связи на железной дороге, мать Любовь
Григорьевна, старший брат Володя и я. Мне было 5 лет. В этом возрасте память
уже хорошо развита и многие картинки мне
помнятся ярко. Постараюсь их изложить, а брат поправит и дополнит – он старше
меня на три года и, конечно, жил в то время более осознанно, чем я
Квартиру нам дали в доме за
железной дорогой, почти напротив станции (немного западней). Это был один из
тех домов, что строились при закладке железной дороги. Как позже выяснилось, в
Ульякане таких существовало четыре. В доме, стоявшем с западной стороны от станции,
одну из квартир занимал монтер связи,
работавший в папиной команде, Никон Абрамович Гетьман с женой Марией Васильевной и дочерью Галей. На
восточной стороне стоял второй дом - там жил путейский мастер и, очевидно,
путейские рабочие. Третий – наш, а четвертый - на заречной стороне, рядом с
водокачкой. Это были типовые, хорошо построенные деревянные дома, обшитые
вагонкой, окрашенные суриком и охрой, под железными крышами, они и назывались
казармами, но не были стандартными по количеству и расположению квартир.
Любовь Григорьевна, Володя и Вера Панченко. Ульякан, 23 октября 1939 года.
Наш дом стоял на небольшом
косогоре, фундамент был высоко поднят и поэтому все четыре крыльца (для каждой
квартиры имелось свое крыльцо) напоминали скорее лестницы. Для меня эта высота
представляла немалый интерес (например,
научиться одолевать ее бегом), а каково носить воду в дом – особенно не
занимало… Вспомнился небольшой эпизод, связанный с крыльцом. К его стояку была
привязана проволока, протянутая до стояка другого крыльца, - на ней сушили
белье. Из этого нехитрого сооружения мой изобретательный брат вздумал извлечь мальчишеское удовольствие: положил на
проволоку фуфайку, затем, забравшись на балюстраду, ложился животом на эту
фуфайку и съезжал по наклонной к центру проволоки. Чем не катанье! И как же мне
отстать от брата? Он, конечно, помог мне залезть на балюстраду, а затем я,
перебираясь на фуфайку, кувыркнулась вниз с высоты крыльца, а внизу лежала куча
кирпичных обломков, не убранная после ремонта печек. На эти обломки я
приземлилась спиной, потеряв сознание. Очнулась уже на кровати, испуганная мама
сидит возле, и Володя с опечаленным видом стоит рядом. Сейчас, на восьмом
десятке, иногда чувствую боль в спине – не крыльцо ли виновато?
Квартира состояла из очень
большой кухни и такой же комнаты. Должна сказать, что и в Бушулее, где мы с
братом родились, наше раннее детство прошло в квартире такой же казармы, и все
характеристики тех жилищ прошли красной линией через мое детство. Строители
железной дороги, при всем аскетизме тогдашнего понимания жизни, заложили немало
гуманизма в добротность своих строений, - именно эти качества сформировали
многие мои представления, пространственные в том числе. Увы, когда второй раз мы приехали в Ульякан, нашего дома уже не
было, о чем я очень сожалела…
Но вернусь в 39-ый. Переезд
наш состоялся, думаю, весной, чтобы успеть разработать огород, без которого
жизнь в то время была немыслима. Так же, как и без коровы и прочей живности. За
домом стояли хозяйственные постройки. Помнится, что к зиме в нашем сарае вырос
такой крупный кабан, что уже не мог
ходить от тучности, и чтобы поесть, становился только на передние ноги. А когда
его закололи, то голову поднимали на блоке.
Понятно, что здания,
подведомственные железной дороге и назначенные для ее работников, строились
поблизости от нее. Но весь поселок,
магазин, школа расположены по другую сторону рельсов и это создавало неудобства.
Однако, близость железнодорожного полотна приносила и положительные плоды.
Поезда на нашей станции брали воду, поэтому стояли подолгу. Что такое брали
воду? Колонки, которые и по сей день стоят на линии с западной стороны, возле
водонапорной башни, имеют довольно длинные краны, и кочегар, сошедший с
паровоза, поворачивал такой кран и направлял в паровозный тендер, могучая струя
падала в необъятную глотку – воды надо было много. Помнится одно летнее
событие. Стоял товарный состав, состоявший, в основном, из платформ, и на
одной из них – небольшой самолет. Не помню, каким образом мы – мама, Володя и я
– оказались возле этой платформы и смотрели на диковину во все глаза.
Прозрачный округлый нос самолета открылся, и молодой мужчина в кожаном шлеме
заговорил с нами. В результате этого общения брат мой получил возможность
побывать в самолете. Мама помогла ему залезть на платформу, и он уселся за руль
на место летчика. Мне тоже отчаянно хотелось попасть в самолет, но мои просьбы
никого не тронули. Казалось, сработало не высказанное взрослыми мнение, что девчонке
там делать нечего, но, скорее всего, время поджимало, да и маме вряд ли было
удобно донимать летчика еще одним ребенком. И все равно я радовалась за брата,
а мамина непосредственная радость за такое везение для ее дитяти искупила обиду
окончательно…
Лето прошло, и мой брат пошел
в школу. Деревянное здание школы, стоявшее недалеко от станции, виделось мне
большим и красивым. Когда Володя уходил на уроки, я поджаривалась на огне
любопытства. Однажды, насколько помнится, тайком от мамы, отправилась в том же
направлении. Перейти железную дорогу было несложно – поезда ходили не часто.
Помню, с каким замиранием сердца открыла первую огромную дверь. Большой и
широкий коридор (таких масштабов я еще не видела), огромные окна, очень светло,
и никого нет. Слева еще две больших двери. Я постояла возле первой и почему-то
перешла к другой. Постояла, услышала голос за дверью и потянула ее на себя.
Невиданное зрелище: по двое сидят ребята за черными столами, впереди
учительница - что-то говорит. Но она
замолчала, увидев меня. И тут я разглядела брата - довольно далеко, у окна.
Обрадованно воскликнула: Вовка! и ринулась к нему, но как пройти – черные столы
загородили всю комнату. Учительница подошла ко мне, взяла за руку и, обогнув
первый ряд парт (с удивлением я увидела, что есть проход) отвела к брату (вряд
ли он обрадовался). Потом меня посадили где-то сзади и велели сидеть тихо.
Школа произвела на меня очень
сильное впечатление, и я стала ходить туда
часто. Сомневаюсь, чтобы чего-нибудь на уроках понимала, но атмосфера
класса, общение со школьниками мне очень нравились. Однажды пришла медсестра
прививать оспу. Некоторые девочки плакали от страха. Гордясь своей смелостью, я
подошла к медсестре и попросила сделать прививку и мне. Скальпель прочертил три
ранки на моей руке чуть ниже плеча. Учительница кому-то ставила меня в пример.
Но мое обучение вскоре закончилось. Володя стал говорить маме, что я отвлекаю
на уроках, и, наконец, терпение учительницы лопнуло: она передала маме просьбу
не пускать меня в школу. Сопротивление мое было сломлено и моя тоска по школе
осталась при мне… Всю жизнь со мной живет особенное чувство к той школе – до сих пор вижу ее светлой,
просторной и красивой. У брата, должно быть, сохранилась фотография, где все
школьники уместились на высоком заднем крыльце школы – кому-то пришла удачная
мысль именно на крыльце сделать снимок, получилась хорошая композиция.
И еще одно воспоминание, на
этот раз жуткое. Недалеко от нашего дома, почти напротив водонапорной башни, но
ближе к сопке, стояла конюшня. Машины тогда здесь и во сне не снились. Если в
то время в Ульякане не было леспромхоза, то конюшня и ее обитатели, должно
быть, принадлежали станции. Кажется, это случилось зимой: кони заболели
какой-то заразной болезнью. Кем-то было принято жестокое решение сжечь их живьем, - скорее всего, дальним
начальством. Помню, как в тот вечер, когда зажгли конюшню, папа с мамой в
тревоге переговаривались. Каким духом я упросила выйти на крыльцо, не знаю, но
мама вышла со мной. До сих пор в глазах стоит объятая пламенем конюшня и
невыносимое ржанье еще живых коней. Ужас, не поддающийся осмыслению. Время,
когда жестокость была кодексом государственной политики, и только внутренняя
душевная этика спасала людей - как по
отдельности, так и народ в целом…
В 1940-м папу перевели на
старое место службы, в Бушулей, где мы пережили годы войны, где у нас появился
младший брат Коля, и откуда мы уехали в 1946-м.
Справка о семантике названия
«Ульякан»: в переводе с эвенкийского «уля» - сырое травянистое место с мелким
лесом. «кан» имеет уменьшительное значение. Топонимический словарь Амурской
области А. В. Мельникова.
Декабрь 2012, Рига.