Клён  и  Сокол

Не властно лезвие ни одного ножа.

В.В.Маяковский

Толпа на Павелецкой впитала меня, как губка. От тяжести двух сумок побелели пальцы и ужасно хотелось пить после самолетной еды, но я успешно заняла место в разношерстной очереди в кассу. Стоявшая впереди меня пожилая женщина, казалось, совсем не ориентировалась в подземке и предстоящем маршруте, безуспешно пытая кассиршу. Купив три жетона, отошла, о чем-то задумавшись. На козырьке окошка остался серый кошелек с потертыми металлическими шариками. Кассирша и окружающие молчали, думая о своих заботах, а женщина уже подошла к турникету. Кто-то просто не заметит, другой возьмет находку в надежде обогатиться, но, обнаружив в нем последнюю оставшуюся до пенсии мелочь, выбросит в подземном переходе и тут же забудет. Я крикнула: «Женщина! Это ваше?». Когда она поняла, что могло произойти, посмотрела мне в глаза: «Спасибо, спасибо», отошла в сторону и что-то повторяла себе под нос, пытаясь поместить портмоне поглубже в сумку.

“Ну, здравствуй, Москва! Не забудь меня, не потеряй в полусонном муравейнике, дождись в тенистом переулке”, - я зачем-то прошептала, спускаясь в подземное царство с фирменным запахом теплого металлического воздуха. 

Признаюсь, последние две недели в Ленинграде я провела совершенно бездарно, так и не выполнив половины заданий. Пила кофе в задумчивых барах, скрывая собственное аристократическое происхождение и следы от укусов на шее под длинным шарфом. Его нарочито сдержанные письма, пахнущие простудой, дворик на Лиговском. Стена дождя в пыльном окне парадной.

Две ложки кофе в единственную чашку, и спешу в лабораторию. Когда некогда даже свет включить, жую на бегу горсть терпких крупинок. Я всегда думаю по утрам, и кофе мне в этом помогает. Чаще записываю прямо на обоях - в поисках бумаги формула может вылететь из головы или резкий звук с улицы вырвет решение задачи. В Москве снова безумно скучали, но наконец-то дождались недовольный моими отчетами Зай и Ульяна Васильевна, руководитель отдела нашего НИИ. Это уже пятая командировка за год. Кажется, перестаю ориентироваться в пространстве. А в собственной личности я не ориентируюсь уже давно. У  меня даже имени настоящего нет. Конечно, в официальном личном деле научного сотрудника Всесоюзного института квантовой физики вы найдете мою подробную биографию, и люди, записанные как мои родители, даже под пытками ни в чем не признаются. От прошлой жизни остались грифон под левой лопаткой и «ЮЦ» чуть ниже затылка. Но что это значит, мне неинтересно. В нашем деле и так слишком много вопросов.

За все пять лет исследований ни один из отделов не был так близко к открытию, как наш. Провалились сотни экспериментов, израсходовано огромное количество дорогостоящего препарата. Но если на этот раз я смогу выделить и заморозить концентрат, мы вступим в новую научную эру. Миллионы людей откажутся от доктрины ОАТ, новая рабочая сила сможет производить товар, строить, прокладывать дороги сутки напролет, не нуждаясь в пище и сне. Если концентрат жизни, или душа, действительно существует, то сможет ли человек жить без него? Каждый наделен равным его количеством, или некоторые вовсе лишены? Я же говорила, вопросов опять слишком много.

Тех, кого к нам привозят, называем материалом. Чаще из больниц, реже с улиц и тюрем. Карантин длится две недели в абсолютно стерильных условиях. Для некоторых это были лучшие дни в жизни, дни, когда несправедливость и боль внешнего мира уже не могли до них дотянуться. 

На 15-день начинаю вводить препарат, резко снижая калорийность рациона, чтобы ускорение подстегнуло метаболизмом. Под действием сыворотки колеса их жизней начинают крутиться быстрее, но при этом ничего не происходит и, не найдя двери в окружающую действительность и социальную активность, концентрат выходит из вены в мою капельницу. У каждого свой запас энергии. Кто-то как муха бьется о стекло и через неделю разбивает нос, впуская в закрепленный на вене шнур последнюю, самую большую порцию жизненной силы. В забитых стариках вдруг просыпаются танцоры,  которым позавидовала бы сама Артемина, бывшие наркоманы обкусанными ногтями царапают рифмованные строчки. Большинство судорожно спаривается – приходится разделять, иначе для нас останутся лишь жалкие капли. 

Иногда из материала выделяются темно-серые, почти черные капсулы, овальные, вытянутые. Они почти ничего не весят. Химический состав весьма необычный, у атомов отсутствуют ядра. Их можно набирать в пробирку и протыкать там. Тогда выделяется темная жидкость и сразу испаряется. Не бойся, мы ни разу не заболели.

Дальше самое сложное – очистка. У каждого из нас есть внутренние страхи, детские впечатления, программирующие почти всю оставшуюся жизнь, несбывшиеся мечты, безответная любовь и прочая сценарная чушь, сам знаешь. И такой суповой набор с различными вариациями движет материал почти по одинаковым рельсам до конца жизни. Многие до конца не понимают истинных причин своих же поступков.

Но если концентрат очистить от психологического мусора, он становится почти прозрачным с золотистыми прожилками, как у детей до трех лет или просветленных. Эта изначальный субстрат, «душа», «сущность» - называйте как хотите, но вся трагедия состоит в том, что в процессе очистки его почти не остается. На самом деле почти половина материала пуста, но это мы предпочитаем скрывать. Просто концентрат настолько долго был смешан с реакциями и эмоциями, что не поддается очищению, «душа» как будто подменяется шаблонными реакциями на шаблонную жизнь. 

Точно не помню, кто из нас (но более вероятно, что я) придумал, как заставить  ОАТ выделить бешеные деньги на совершенно абсурдную затею – ускорить жизнь обреченным, чтобы замедлить ее для аппарата, мечтавшем о бессмертии. После пары удачных экспериментов решено было начать масштабный проект по выделению концентрата для дальнейшего создания армии и рабочей силы, чья бесконечная жизнь зависит только от запасов пробирок в наших лабораториях. Но на этапе заморозки для дальнейшего внедрения мы зашли в тупик – даже самые чистые экземпляры «живут» несколько дней, а введение законсервированного вещества не вызывает у клонов никакой реакции на протяжении пяти лет. Замороженная клубника на солнце превращается в кашу с запахом холодильника.  

- Я устал от ошибок в твоих отчетах. Ты просто выводишь по несколько раз одну и ту же формулу, доказывая от обратного. Если не найдем способ до конца года, лабораторию прикроют, а нас первыми пустят на материал.

- Очень смешно. А ты, вместо того, чтобы исправить, просто цитируешь Экклезиаста. 

- Ну ты же должна знать основателя института, в котором работаешь!

- Прости. Мне кажется, это никогда не кончится. Каждая партия все моложе, и скоро никто не поверит в похищения людей инопланетянами.

-  Они поверят во всё – и террористов, и сбитые самолеты… Но никогда - что мне 338 лет.

…Делаю вид, что за окном масса интересного, но украдкой поглядываю в ямочку на его подбородке, от которой не могу оторваться уже два столетия. Всегда замечает, поэтому лучше отвернуться.

- Кстати, я подготовил тебе новую партию – шесть дней назад взорвался автобус с туристами, может, слышала?

- Оставь их на ночь, хочу получше подготовиться. Давай ключи, я сама закрою.

…Она была серой с поцарапанной дверцей, без государственных номеров. Я даже не почувствовала, не успела понять, настолько резко все произошло. Сумка с неиспользованными препаратами упала на асфальт, что-то хрустнуло. Осознание того, что я стала каплей воды, пришло, когда увидела точный оттенок неба сегодняшнего дня. Вот он, недостающий атом - азот.

В луже плавает кленовый лист с ажурными краями. Это мой желтый кораблик. Я кружусь в нем от края к середине и медленно тону. Я вижу отражение света в холодной прозрачной воде и ноги спешащих прохожих. Отблеск подсветки дома, построенного на руинах кладбища времен Первой войны. Как же хочется прямо в эту секунду вернуть все назад, пролистать каждую ненаписанную страницу, до усталости бежать по коридорам затерянного в переулке института… Запыхавшись, негнущимися пальцами сжать в его ладони мятый листок с точной формулой, рискуя снова утонуть в глазах цвета грозового облака. А вечность, даже не заметив, сотрет их, как мел пыльной тряпкой с доски. Хотя это уже не важно - осталось три часа, и я увижу рассвет – самое прекрасное, что может случиться на этой планете. 

Татьяна Черемисина